Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на З - Страница 49

Может быть, тогда до культурного центра подкинуть? Пройдетесь по Дерибасовской, свернете на Ришельевскую… Вот там туристов очень много. Заодно наш знаменитый невидимый мост посмотрите, между прочим, один из крупнейших на планете – от Фонтанки до Черноморки, с отводами на порт и тринадцатую станцию Фонтана, – с гордостью пояснил Автарк. – Как раз через Потемкинскую лестницу в порт заедете.

– Мы, товарищ Автарк, не для туристов пройтись хотим. Сами для себя! – вступил в разговор Харченко, отчего-то шмыгнув носом. И, поколебавшись, все же спросил: – А почему мост-то невидимый?

– Да разве можно залив обычным стеклобетоном или металлопластом похабить? – удивился Маурья. – Вот и решили сделать мост силовым, видимым только автоматике транспорта.

– А пешочком?

– Можно и пешочком, там специальные пешеходные гравидорожки есть. Вот только долгонько идти придется, мост-то почти тридцать километров длиной… – вполне добродушно ухмыльнулся тот. – Хотя красиво, конечно, словно по воздуху шагаешь.

– Ладно, – подвел итог беседы особист. – Мост обязательно осмотрим, но позже. А пока? Командуй, комбат!

И сам встал в первую шеренгу.

– Батальооон… Шагоооом… Арш!

Кто слышал эту музыку печатания сапог по брусчатке, а тем более, тот, кто эту музыку делал сам, только тот и поймет, что это значит. Пусть даже брусчатка и не привычная, а искусственная, сделанная из какого-то сверхпрочного материала…

А значит это…

Ты идешь не один. За тобой и рядом с тобой товарищи из батальона. Нет, не друзья, не приятели – именно ТОВАРИЩИ! Которые готовы вместе с тобой дышать в унисон. Шагать в ногу, петь в такт. Петь?

– Песню… Запеее…вай!

И батальон грянул:

– Гремя огнем, сверкая блеском стали, / Пойдут машины в яростный поход, / Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин / И первый маршал в бой нас поведет!

Их почти никто не слышал. Никто, кроме самого Автарка и его небольшой свиты. Клаус Маурья долго вслушивался в удаляющуюся в невесомые летние сумерки песню, затем покачал головой и сказал:

– Как я им завидую. Иногда.

– Что, простите? – подскочил секретарь.

– Не важно, – махнул рукой Автарк Эйкумены. – Не важно… Домой. И проследите за предками. У них с геномом не все в порядке.

Секретарь кивнул, отдав необходимые распоряжения.

Автарк же забрался, кряхтя, в личный флаер и отправился домой. Спал он в эту ночь плохо. Просыпался, пил воду, ложился, ворочался, потом опять вставал. И даже встроенный в изголовье роскошной кровати кибердок не мог его отрелаксировать. Нормально он уснул лишь под утро, когда солнце уже вставало над морем…

Крупенников, Харченко и Лаптев сидели на залитом неверным лунным серебром пляже, тайком сами от себя распивая бутылку белого вина. Вторую уже. Ну, а что? При чем тут сухой закон? Всего-то полтора литра да на троих здоровых мужиков? С другой стороны, сами же пить запретили? Вот потому и таились.

Море… Вечное море, которому наплевать на войны и катастрофы. Командиры молча смотрели на лунную дорожку, колыхающуюся на волнах, и передавали друг другу бутылку с вином. Харченко снял сапоги и закатал галифе, подставив ступни языкам волн. Лаптев же выбирал из песка ракушки, подсвечивая себе карманным фонариком. А Виталий просто сидел, наслаждаясь этой ночью…

Говорить не хотелось… Хотелось просто смотреть в никуда и слушать этот бесконечный плеск… Хотелось забыть все на свете и сочинять стихи, запивая их молодым вином…

Но каждый из них понимал, что завтра – в бой. Завтра – не значит, что прямо с утра. Хотя, кто его знает, когда именно вынырнут из гиперпространства исполинские десантные корабли ящеров, ошибочно названные капитаном спасательного корабля МСК-945 Иваном Смитсоном «космолинкорами»? Может, только через год, а может, и завтра. А может, они уже оседлали высокие орбиты и сейчас готовятся выбросить тысячи десантных катеров с кровожадными захватчиками на борту…

– Красивый город, – первым прервал молчание особист.

Крупенников кивнул.

– На Ленинград чем-то похож, заметил? На наш Ленинград, в смысле.

– Я не был в Ленинграде, – ответил комбат.

– Да? – удивился Харченко. – А я перед самой войной успел побывать. Проездом, правда, по службе.

– Так я даже в нашем областном центре не был, деревенщина, чо, – усмехнулся Виталий.

– А ты откуда, комбат? – спросил начштаба Лаптев, наконец-то решившись перейти на «ты».

– Вятский я. Есть там такой райцентр, Арбаж называется. Вот и я там… рядышком.

– Вятка? А это где? – нахмурился Харченко, вспоминая.

– Между Горьким и Пермью. Есть такое место. Правда, о нас мало знают. Татаро-монголы с колчаковцами, и те не нашли на карте. Выпуклая часть спины мира, так сказать. Особенно этот самый Арбаж.

– Эко ты самокритично, комбат… – хмыкнул Харченко и отпил из бутылки.

Крупенников кивнул, соглашаясь. После чего они опять замолчали.

– А театр все же хорош… – внезапно сказал начштаба.

С ним тоже согласились. Молча.

А что тут говорить, если, правда, хорош? И не просто хорош, а великолепен! Да что тут говорить? Об Одессе нужно молчать – как молчать о любимой женщине. К чему ее расхваливать? Она прекрасна и без похвалы. И ее хочется ревновать к тем, кто ее еще не видел. Ревновать и завидовать. Да, Одесса – это женщина. Обняв один раз, уже не отпустит тебя никогда. И ты будешь вечно помнить только ее и мечтать только о ней. Но, как и любая женщина, она капризна. Чтобы она тебя любила, в ней нужно остаться. Остаться и прочувствовать каждый уголок ее таинственных изгибов улиц и глубин дворов. И что вроде бы особенного? Город и город. Город, который любят, который кохают, о котором мечтают, которым живут и в котором хочется замереть навечно…