Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на З - Страница 25

И, три шага спустя, все же добавил мечтательно:

– А все же водки б не помешало, комбат, определенно не помешало!..

Глава 7

Земля, 2297 год

Вскоре их снова покормили, надо полагать, ужином. Как ни странно, никто из четырех сотен людей не знал, какое сейчас время суток. Вообще не знал. Окон в огромном зале не было, а часы, у кого они имелись после попадания в штрафбат, остановились еще в момент переноса. «Внутренний будильник» после семи дней анабиоза тоже ничего не показывал, по крайней мере, спать несмотря на более чем насыщенный день совершенно не хотелось.

Бесцельно побродив по залу и ответив на несколько не особо важных вопросов бывших переменников, комбат двинулся к своей ячейке с твердым намерением во что бы то ни стало заставить себя поспать. Правда, ложиться в изгвазданный грязью и кровью «саркофаг» не хотелось, но ничего иного их нынешние хозяева, похоже, предлагать не собирались. Тут его ждали целых два сюрприза: во-первых, капсула оказалась закрытой, и как снова превратить ее в некое подобие постели, Крупенников в упор не догадывался. Даже с помощью браслета. Кроме того, прозрачный колпак отчего-то помутнел, не позволяя ничего разглядеть внутри. А вот, во-вторых… Во-вторых, возле нее ждали двое «местных», которые, вежливо осведомившись, является ли он майором Виталием Крупенниковым, командиром отдельного штрафного батальона, предложили пройти с ними. Само по себе предложение, точнее, его формулировка, майора немало посмешило – Харченко бы понял, ага! – но отказываться он, понятное дело, не стал. Да что там отказываться: если бы не это вежливое равнодушие, он бы уже давно добился встречи с кем-то из их руководства! Пусть всего день позади, но пора и приоритеты, так сказать, расставить. Хотя, почему, собственно, день? Они за эту неделю, считай, вторую жизнь прожили; ну, а если и не жизнь, так отучились уж точно на годы вперед.

На этом размышления комбата и прервались, поскольку идти оказалось недалеко. Несколько недолгих переходов по каким-то безликим, «стерильным», как определил это для себя Виталий, коридорам с голыми стенами и светящимся мягким светом потолком и полом, и бесшумно разъехавшиеся в стороны двери. За дверями оказалась небольшая приемная с приветливо улыбающейся миловидной девушкой, смотрящей на голоэкране какой-то фильм. Сопровождавшие остались в приемной, майор же прошел в довольно большой кабинет с массивным столом, несколькими креслами и огромным, вполстены, окном. Больше никакой мебели в помещении он не заметил. За окном был вечер, сумерки. И ветви деревьев, темные на фоне потухающего, сиреневого в свете умирающего заката, неба. Луна еще не показалась, но ее присутствие угадывалось по легкому серебристому отблеску на ветвях засыпающих до утра деревьев. Едва ли не против воли Крупенников судорожно вздохнул, неожиданно ощутив в душе какую-то щемящую тоску.

– Приветствую вас, согражданин! – голос, прозвучавший откуда-то сбоку, не был неприятным, но Крупенникову не понравился – видимо, оттого, что оторвал от созерцания полузабытой и какой-то нереально-мирной картины за окном.

Комбат медленно повернулся. В трех шагах от него стоял невысокий седой человек в свободном, явно не военном, костюме – белая рубаха навыпуск, светло-зеленые штаны. Ровным счетом ничего, что могло бы указать на принадлежность к местной власти, в облике незнакомца не угадывалось, однако Крупенников как-то сразу понял: рядом с ним – один из тех, по чьей воле его батальон оказался здесь. Почему майор так решил? Ответа не было. Просто понял. Может быть, причиной тому оказался взгляд незнакомца, манера держаться, уверенный тон, которым была произнесена фраза? Ну, что ж, примем это как должное и неизбежное…

– И вам… здравствовать, – несмотря на четкое понимание сущности визави, как себя вести, Виталий не знал, чай, не дипломат, а простой советский офицер. Школа, военное училище и несколько лет фронтовых университетов.

– Присаживайтесь, – вполне дружелюбно предложил тот, обходя стол и опускаясь в кресло. Крупенников комплексовать не стал, тоже усевшись в точности такое же кресло, между прочим, весьма удобное. На мелькнувший в мозгу термин «эргономичное» он уже почти привычно не обратил внимания.

– А вы, простите, кем будете?

– Простите? А, понял, оборот речи, – человек улыбнулся, обнажив идеальные, словно на американском плакате по поводу открытия второго фронта, который майор как-то видел в штабе фронта, зубы. – Я – восьмой Автарк Эйкуменской республики Клаус Маурья. К вашим услугам, согражданин.

– Автарк… чего? Какой республики? – уже задав вопрос, Виталий обнаружил в собственной памяти ответ на него. Ну, конечно, в 2190 году всеобщий форум Земли, ближних и дальних Колоний учредил статус Республики. И избрал ее первым президентом – ах да, простите, Автарком – Николауса Гоммеля. Расшифровки термина «автарк» Крупенников в разуме не обнаружил, а наиболее близкое по смыслу понятие – «аватар» – явно к делу не относилось, хоть и уходило корнями аж в древнеиндийскую мифологию. Никаких иных исторических данных в памяти тоже не было.

– Эйкуменской, согражданин Крупен…ников, – с трудом, но вполне правильно произнес Маурья непривычную фамилию. – Эйкумена – это…

– Земля… – понимающе кивнул комбат. – И колонии. Я в курсе, спасибо…чки. Ну, а я тут при чем? И бойцы мои? Нет, что от смерти нас спасли, за то, конечно, спасибо, но вот дальше? Непонятка какая-то возникает. На эксперимент это не слишком похоже, тогда зачем?

– Но, согражданин…

Автарк сделал паузу, видимо, ожидая от собеседника какой-то реакции, однако тот промолчал. Обращение «гражданин», пусть даже и с приставкой «со», у Крупенникова очень даже прочно ассоциировалось с особым отделом и такой серьезной аббревиатурой, как СМЕРШ, и особого восторга не вызывало. Вот Харченко б сюда, и пусть разбирается, кто тут гражданин, а кто совсем наоборот товарищ. А он ни разу не особист, он просто комбат, чего уж там… «Ачоа», как говорил, помнится, его бывший ординарец Иванов – где он сейчас, поди, узнай? Может, и погиб уже, война, она ж такая штука, переменчивая, что сорок первый, что сорок четвертый, а своей пули или осколка не услышишь. Э-эх…